Подтверждение реальности медиумических явлений

     Медиумизм. Бутлеров А.М. (Статьи по медиумизму), изд. Аксакова, С.-Петербург, 1889, стр. 403-414.

   «ПОДТВЕРЖДЕНИЕ РЕАЛЬНОСТИ МЕДИУМИЧЕСКИХ ЯВЛЕНИЙ.
   Письмо профессора Бутлерова к издателю журнала «Psychische Studien»
(1874 г. стр. 20).
   Дорогой друг! Вы прислали мне изданный в Лейпциге трактат профессора Чермака «о гипнотизме» и просили меня сделать несколько замечаний по поводу его критики наблюдений профессора Крукса, в котором он Крукса, Уаллеса, меня и других старается исключить из списка естествоиспытателей. Охотно исполняю ваше желание — не потому, чтобы я считал необходимым отражать пылкие нападки невежества, а потому что уже с некоторого времени я имел намерение свободно высказаться о моих опытах, точнее обозначить свою точку зрения. Весьма поучительно, но вместе с тем и грустно видеть, как во имя «точной науки» и «истинного просвещения» отказываются от расширения области наших знаний и замыкаются в ложном круге.
   Так говорят: «достойны веры только отчеты трезвых естествоиспытателей»; естествоиспытатель же, как бы он ни был даровит, тотчас перестает быть трезвым, как скоро решается проникнуть в ту область, которой коснулись опыты Крукса, и его отчеты теряют достоверность;
   — или: «Крукс, Уаллес и другие всегда наблюдают не точно», как скоро пускаются в эту область; между тем как до того, так и после они были и остаются точными наблюдателями. Не приходится ли после того воскликнуть вместе с Круксом: «тем хуже для фактов?»
   И эти люди, говорящие от имени науки, совершенно забывают, что они перестают говорить научно, когда дело идет об этом предмете. Настоящая наука переходит от известного к неизвестному; здесь ей хотят предписать обратный путь. Наука еще далеко не знает, что возможно и что невозможно, — даже устами г. Чермака, она заявляет свое неведение о многих предметах, а между тем говорят «о несуществовании» фактов, потому что они «невозможны».
   «Невозможными» они кажутся тем, кто в своем умничанье воображает, что они твердо установили понятие о том, что абсолютно невозможно.
   Уаллес, Крукс и другие могут быть совершенно спокойны в осознании, что они ни на йоту не стали менее естествоиспытателями от того, что их наблюдения подверглись ненаучной критики; они могут смело утверждать, что их метод строго научен: они наблюдали без предвзятого мнения и сообщили результаты своих наблюдений. При этом они не поступали так, как позволил себе поступить г. Чермак: они не считали себя вправе, как он, «оставить многое на долгое время не признанным, может быть даже ко вреду человечества», и сообщили то, что им казалось фактически верным. Могли ли эти наблюдения быть тотчас объяснены? — об этом Уаллес, Крукс и другие пока не заботились, хорошо сознавая ограниченность современных знаний; эти ученые не думают, как Чермак и комп., что всегда легко отличить возможное от невозможного.

   Если кто-нибудь в науке выдвигает гипотезу, то мы вправе принять ее или отвергнуть; но отвергают обыкновенно предлагаемую гипотезу лишь тогда, когда вместо нее могут выдвинуть другую, более удачную. Если же сообщаются факты, то наблюдатель-скептик обязан указать новыми наблюдениями, что эти факты – не суть факты, т. е. что наблюдение ошибочно. Так обыкновенно и поступают, но не тогда, когда факт принадлежит к категории наблюдаемых Круксом медиумических фактов: тогда некоторые люди науки, для которых конечной целью должна быть – отыскание истины, позволяют себе говорить, что они вовсе и не желают наблюдать эти факты. Так поступили Шэрпи, Стокс и другие (см. книгу «Спиритуализм и наука»). С этими фактами обошелся весьма своеобразно и г. Чермак перед своей аудиторией. Он не мог отрицать реальность показаний динамометра, и поэтому он это принимает как факт «на одном лишь свидетельстве Крукса», но не хочет его приписать действию особенной силы, исходящей от медиума. Его слушатели должны были легко согласиться с его мнением, так как лектор представил им единичный, на первый взгляд мало поразительный факт и не привел никаких подробностей, необходимых для его обсуждения. Если бы г. Чермак был последователен, то он должен был бы принять и другие наблюдаемые Круксом факты «на основе одного лишь его свидетельства». Среди этих фактов достаточно и таких, которые, даже без принятия во внимание мелких подробностей, поразительны и исключают возможность «неточного наблюдения». Даже профан в науке может легко решить, научный ли это метод — выбирать и приводить только то, что легко может быть оспорено и объяснено в смысле предвзятого мнения.

   Так как явления, описанные Круксом, происходят только в присутствии известных лиц и это совпадает со свидетельством других наблюдателей, то весьма вероятно, что присутствие таких лиц необходимо для вызова явлений. Далее, так как эти лица находились в таком положении, что для них было невозможно вызвать явления каким-либо простым физическим способом (и эта невозможность должна быть принята как факт на основании свидетельства Крукса), то мы вынуждены прийти к тому заключению, к которому пришел Крукс. Я повторю вместе с ним: «идите и испытывайте, и если вы установите известный факт, то говорите о нем безбоязненно, по долгу чести!»
   С описаниями результатов исследований по этому предмету Чермак обращается не лучше, чем с фактами. В письме Гёггинсу мы находим не более чем «выраженное в деликатных словах, его решительное несогласие с мнением Крукса». Но Крукс не выражал никаких «мнений»; он только старался констатировать факты и Гёггинс (Известный английский астроном, один из свидетелей опытов Крукса. Прим. изд.), на сколько он сам мог их наблюдать, находит их описание правильным. Гёггинс и для Чермака — научный авторитет; но хотя Гёггинс считает, «что эти опыты Крукса указывают на крайнюю необходимость дальнейшего исследования», тем не менее «строгая наука» («строгая» конечно только в смысле, понятном лишь г. Чермаку) вовсе не признает даже существования этих фактов.

   Часто я слышал, как такая «строгая наука» желает признавать реальность явлений только тогда, когда они произойдут при тех условиях, при которых они не могут происходить. Такая «строгая наука» явно противоречит здравому смыслу! Я не буду более останавливаться на этом; не раз уже говорено о том, что такой метод ненаучен и нелогичен; но на это указание всегда очень мало обращали внимания, — не обратят внимания и на мои слова.

   Было бы даже бесполезно далее распространяться об этом: одни, число которых действительно ограничено, ясно видят всю нелогичность таких действий; другие, составляющие большинство, непоколебимы в своем упрямстве и самодовольстве, а профессора Чермака, лекции которого побудили меня написать свои мысли, нет уже в живых.
   Было бы также бесполезно, если бы я описал все свои собственные опыты. Я прошел тот же путь, как и многие другие. То, что я теперь признаю как факт, казалось мне прежде невозможным. Но так как я не мог по совести утверждать, что все, что мне кажется невозможным, действительности невозможно, то я находил не только позволительным, но даже необходимым воспользоваться представлявшимися мне случаями наблюдать (медиумические явления); здесь, как и вообще в естественных науках, я считал для себя убедительными одни лишь факты, и эти факты были убедительны — по крайней мере для меня.

   Крукс не только наблюдал, но и экспериментировал; он старался вызвать явления такого рода и при таких условиях, чтобы было возможно убедительно их описать. Убедить удалось ему только немногих, — не потому, что род явлений и условия были дурно выбраны, а потому лишь, что лица, о которых я говорил вначале, вращаются в ложном круге своих представлений и ничем не могут быть убеждены.
   Разумеется, Крукс со временем найдет лучшие и более точные условия, и придет время, когда истина пробьет себе путь; теперь же эти лучшие и более точные условия помогли бы ему также мало, как и выбранные им в настоящее время.
   Я, со своей стороны, большею частью не экспериментировал, а только наблюдал (понимая последнее слово в самом общем смысле); я старался убедиться прежде всего сам. Убеждение мое росло постепенно; мало-по-малу я должен был признать реальность целого ряда явлений. Излишне описывать эти факты. Я могу ограничиться замечанием, что они аналогичны и не менее поразительны описанным Уаллесом, Круксом, Варлеем и другими! Условия, при которых я их наблюдал, исключают для меня лично всякую возможность заблуждения, и я считаю себя вправе с полным убеждением сказать, что это факты действительные, а не продукт неточного наблюдения.

   Единственные опыты, произведенные мною с динамометром — достаточно и безошибочно описаны уже другими (см. «Спиритуализм и наука», стр. 25, 29), и я должен только прибавить, что выражение: «изменение веса» не вполне точно и поэтому неудобно. Никто из нас не подразумевал изменения силы тяготения; выражаясь так, мы понимали «изменение указаний динамометра», которое вызывалось силой, действующей на ряду с силой тяжести.

   Эта сила действовала то в одном направлении с тяжестью и слагалась с ней, то в направлении противоположном, и тогда наблюдалось уменьшение показаний динамометра. Что же касается до источника этой силы, то я вместе с Круксом полагаю возможным принять, что она исходит из весомой материи тела медиума. Здесь, как и везде, не следует думать о возникновении силы без расходования энергии — следовательно, возникновения чего-либо из ничего; здесь только перенесение сил с одного материального тела на другое. Причина этого перенесения должна быть еще найдена. Этим же самым перенесением сил должно быть объяснено также свободное движение масс, которое не раз наблюдалось. И здесь, и там не всегда необходимо непосредственное прикосновение медиума к предмету.

   Я расскажу два поразительных случая, которые я наблюдал в присутствии Юма. Заседание происходило в моей квартире, в моем кабинете; поэтому я мог положительно знать, что не было сделано никаких механических или других приготовлений; все присутствовавшие были мне знакомы; общество сидело за 4-х-угольным столом, покрытым короткою шерстяною скатертью; на нем во время происшедших явлений горели две свечки (стеариновые). Кроме сидящих за столом никого более в комнате не было.
   После разных незначительных явлений, которых я описывать не стану, вдруг двинулось большое, тяжелое кресло, снабженное катушками и стоявшее в стороне от нас. Кресло это находилось перед моим большим письменным столом, на расстоянии от полутора до 2 метров от другого меньшого стола, за которым сидело наше общество. Две передние ножки кресла, к которому никто не прикасался и не мог прикасаться, поднялись несколько вверх и, в таком наклонном положении, кресло толчками покатилось по прямой линии к нашему столу: придвинувшись вплотную к столу, оно сделало еще несколько неправильных движений и затем остановилось, заняв свободное место между Юмом и другим господином, почти на углу нашего стола.
   Немного погодя, Юм взял со стола стоявший на нем колокольчик и подержал его на некотором расстоянии от края стола и немного ниже уровня столешницы. Колокольчик и рука Юма были освещены светом свечек. Спустя несколько секунд, Юм отнял руку, и колокольчик остался свободно висящим в воздухе, не прикасаясь ни к столу, ни к ковру, ни к чему-либо другому. Господин, между которым и Юмом стояло кресло, мог совершенно близко наблюдать за висящим в воздухе колокольчиком. Замечу, что этот господин был хорошо известный русской публике пожилой ученый и литератор; с Юмом он незадолго до того познакомился у меня, желая воспользоваться случаем видеть странные явления. Я сидел на противоположной стороне стола; в то время, как колокольчик висел в воздухе, я встал и через стол совершенно ясно видел верхнюю часть колокольчика. Вскоре после того колокольчик упал на колени Юма, но вслед затем опять поднялся в воздух без всякого к нему прикосновения, и после того спустился на ручку кресла, где и остался. Во все это время колокольчик не выходил из ярко освещенного пространства. Руки Юма и других присутствовавших, а также все предметы находились на некотором расстоянии от висевшего в воздухе колокольчика.
   Эти явления аналогичны описанным Круксом: свободно висящий в воздухе колокольчик соответствует летающему по воздуху и играющему аккордеону, а движение стоящего далеко от медиума кресла аналогично движению висящей на динамометре доски, без прикосновения к ней медиума.

   На часто встречающееся замечание, что подобные явления происходят исключительно в присутствии Юма, и на вопрос, какова их причина? — я должен ответить, что имел случай наблюдать аналогичные, хотя менее резкие, но не менее поразительные факты и в присутствии других лиц, а именно в присутствии моих знакомых, непрофессиональных медиумов.
   Мне конечно возразят, что все, что я видел и старался добросовестно описать — «невозможно». Я предоставляю каждому возможность верить мне или нет; я даже удивился бы, если бы моему отчету так тотчас и поверили; но я сам совершенно убежден, что все мною описанное фактически верно и поэтому возможно.

   Реальность этих явлений для меня точно также доказана, как всякая химическая реакция; главное различие состоит в том, что в последнем случае мы в состоянии произвольно вызывать явления и более или менее знаем необходимые для этого условия; большая же часть обстоятельств, обусловливающих возникновение медиумических явлений, нам до поры до времени неизвестна. Однако ж следует помнить, что естествоиспытателям не раз приходилось наблюдать явления природы, реальность которых была вне всякого сомнения, но ближайшие условия, которые вначале не были известны и только впоследствии были хорошо изучены. Поиск этих условий дает обыкновенную возможность произвольно вызывать явления.
   В подобных случаях — а в особенности, когда имеются согласные между собою описания нескольких наблюдателей, известных как добросовестных и дельных —сомнений обыкновенно не высказывается вовсе и реальность явлений принимается молча; даже если подобное описание сделано только одним таким лицом, то вообще считают по меньшей мере стоящим труда проверить и проследить далее такое наблюдение. Почему же в данном случае поступают иначе? Почему, подобно тому как Чермак с письмом Геггинсу — стараются даже извращать смысл тех сообщений, которые должны стимулировать новые наблюдения?

   Кстати замечу, что упреки в адрес ученых касательно исследования медиумических явлений не совсем основательны. По отношению к этому исследованию я разделю естествоиспытателей на четыре главные категории.
   Первая категория, к которой принадлежат Чермак, Гёксли, Тиндалл, Стокс, Шэрпи, доктор Томсон и другие — ничего не желает о них знать. Как я уже старался показать выше, эти господа поступают ненаучно, а иногда едва ли логично; но пока они Ьona fide (со спокойной совестью) остаются с необоснованным и, с научной точки зрения, ничем не оправдываемым убеждением, что им дозволено отрицать a рriоri, до тех пор нельзя от них и требовать, чтобы они производили наблюдения.
   Ко-второй и, к счастью, незначительной по числу категории принадлежат люди хорошо и достаточно осведомленные, чтобы не находить возможности более отрицать реальность явлений, но не имеющие мужества следовать долгу чести и заявить об увиденном. Для них нет извинения.
   Третья категория, самая многочисленная, состоит из лиц, твердо стоящих на почве науки, но не пытающихся делать наблюдения за медиумическими явлениями. Для них до сих пор не представлялось случая для ознакомления с этими явлениями и не было побуждения с их стороны ими заняться; различные, мельком слышанные известия и противоречивые суждения не могли их к этому подвигнуть; им время дорого, и они, работая на положительной твердой научной почве, не могут им жертвовать для самостоятельных поисков за случаями для наблюдения медиумических явлений. Они не заслуживают упреков, и если обстоятельства дозволяют им наблюдать, то они вступают во 2-ю или 4-ю категорию.
   Эта четвертая и, к сожалению, числом весьма незначительная категория состоит из людей, убедившихся в реальности явлений и осмеливающихся о том говорить публично. От них можно ожидать строго научных доказательств и опытов. Они обязаны это сделать — и сделают, когда обстоятельства дозволят; каждый компетентный в этом деле человек знает, однако же, как редко можно — и как трудно найти случай методически и научно исследовать эти явления. Здесь дело заключается не только в приобретении собственного личного убеждения, но и в подведении явлений под такие условия, которые могут быть доказательны и для других. Но если это и удается, то что ожидает смельчака?
   Примеры Крукса, Гера и других для нас достаточно поучительны. Тем более должны мы быть благодарны первому из них, этому заслуженному современному наблюдателю и с доверием ожидать от него новых опытов и отчетов. Большая часть естествоиспытателей последней категории могут сказать своим товарищам словами Уаллеса: «мы чувствуем себя на столько твердо сознающими истинность и объективность этих явлений, что спокойно можем ожидать вердикта каждого ученого, желающего найти истину»; мы знаем, что каждый исследователь, который серьезно и добросовестно займется этим предметом, неизбежно придет к тому же убеждению, как мы.
   Этим я заканчиваю письмо, и предоставляю вам, дорогой друг, поступить с ним так, как вы найдете полезным в интересах истины.
   Преданный вам
   А. Бутлеров.
   17/29 Ноября, 1873 г.
   С.-Петербург».

   Медиумизм. Бутлеров А.М. (Статьи по медиумизму), изд. Аксакова, С.-Петербург, 1889, стр. 403-414